IZIN

Борис Чухович. Фото: Иван Дядин, Марина Самохина

Симпозиум по вопросам изучения и сохранения наследия советского монументального искусства Память и Пространство был запланирован фондом ИЗОЛЯЦИЯ давно. Однако состоялся лишь в октябре и в совершенно новом контексте — в условиях изгнания ИЗОЛЯЦИИ из собственного пространства в Донецке, особого положения культурных институций и разрушений в городах Донбасса, а также повсеместного в Украине «ленинопада». В этой ситуации тема симпозиума обрела дополнительные смыслы.

О вопросах памяти, памятников и пространства, а также об актуальном феномене «ленинопада» говорили культуролог Анна Цыба и Борис Чухович – куратор, исследователь советского и постсоветского искусства Средней Азии и России, а также современного искусства Канады, научный сотрудник кафедры эстетики и поэтики Квебекского университета. В рамках симпозиума в Киеве Борис Чухович прочел лекцию, посвященную различным типам мутаций памяти и памятников в постсоветском монументальном искусстве среднеазиатского региона.

Анна Цыба Борис, давайте рассмотрим вашу концепцию ассиметричных связей памяти и памятника на конкретном примере.

Борис Чухович Моя идея заключается в том, что сохранение памятников еще не означает сохранение памяти и наоборот – разрушение памятников не означает исчезновение памяти. Я попытался артикулировать эту идею на среднеазиатском материале. В некоторых постсоветских республиках Средней Азии многие памятники советской эпохи сохранены и находятся в безупречном состоянии. К примеру, в Туркмении, где они таким способом вписаны в современную идеологию, что полностью утратили свои первоначальные смыслы.
Идеология, или вернее – государственная мифология современного Туркменистана представляет фантастическую историю нации, в течение шести тысяч лет восходящей к своему расцвету. Каждый этап этой национальной истории предстает ступенью, ведущей к головокружительной вершине. Последняя и высшая ступень – актуальное время, которое нынешний президент Туркмении провозгласил «эпохой Могущества и Счастья». И счастье это настолько абсолютно, что даже те ступени, которые к нему вели, включая советскую эпоху, характеризуются в целом позитивно. Поскольку монументов древних культур, которые развивались на территории нынешнего Туркменистана, практически не сохранилось, а в эпоху средневековья скульптурные памятники вообще были невозможны вследствие установок ислама, досоветские слои туркменской мифологизированной культуры сегодня представлены в монументах современных скульпторов. На улицах и площадях сегодняшнего Ашхабада водружено впечатляющее количество таких монументов героям древности: средневековым поэтам, неким общественным деятелям и персонажам с часто совершенно незнакомыми большинству людей именами. Порой это просто мифические персонажи. В этом ряду оказываются и советские памятники. Что в данном контексте означает скульптура Ленина, высящаяся на одной из площадей в центре Ашхабада, или расположенные неподалеку барельефы Эрнста Неизвестного? У меня сложилось ощущение, что молодые ашхабадцы сегодня воспринимают эти памятники подобно тому, как европейские путешественники, еще не нашедшие ключа к переводу египетских иероглифов, воспринимали памятники Древнего Царства. После десятилетий интенсивного идеологического промывания мозгов эти памятники уже недешифруемы для тех, кому перекрыли доступ к альтернативной информации.

Аллея вдохновения, Ашхабад. Целая улица уставлена новыми памятниками в честь древних и средневековых персонажей. Фото: Борис Чухович, 2013

Иная ситуация в Узбекистане. Там советский период часто воспринимается как продолжение колонизации и в официальной идеологии cоветское наследие характеризуется, в основном, негативно. Памятники советской эпохи в большинстве своем снесены или перемещены на менее заметные места. Тем не менее сегодня вокруг этих пустующих мест, которые, как оказалось, были чем-то дороги людям, порой выстраиваются какие-то новые общественные практики. На место бывшего памятника приходят экскурсионные группы самоорганизовавшихся горожан, в виртуальном пространстве ведутся обсуждения и публикуются фотографии монументов – причем не только из опубликованных источников, но и семейных архивов. И таким образом память воспроизводится там, где собственно памятников уже нет. Более того, именно разрушение памятника, его физическое отсутствие и актуализируют память о нем. А там, где памятники стоят на привычных местах, на них часто не обращают внимания, поскольку они давно слились с повседневной рутиной.

— Я не совсем согласна с вашей концепцией. Мне кажется, посещение памятника или места, некогда занимаемого памятником, связанно не с ним самим, а с ностальгией по эпохе, которую он символизировал. То есть люди тоскуют по времени и культуре, которые вместе с памятником уходят из их повседневности. По моим наблюдениям за ситуацией в Киеве, сегодня о свергнутом несколько месяцев назад памятнике Ленину сожалеют и помнят те, кому он был дорог «при жизни» — и памятник, и сам Ленин. В основном это люди советской эпохи, тоскующие именно по ней. Большинство же киевлян, очевидно, о нём уже не вспоминает вовсе. Только что сброшенный памятник разбирали на кусочки, множество людей приходило на место его крушения, фотографировалось – но уже спустя пару месяцев люди без интереса проходят мимо пустого постамента, как когда-то проходили мимо памятника Ленину, не обращая на него внимания. Очевидно потому, что этот памятник всегда оставался для них пустым местом.

— Я согласен с вашим замечанием. Если обратиться к истории, можно увидеть, что во все времена и эпохи в памятниках были важны именно добавленные символические смыслы, о которых вы говорите. Банальный пример — конная статуя Марка Аврелия в Риме. Этот памятник известному гонителю христиан чудом уцелел во времена Средневековья, поскольку его по ошибке приняли за памятник императору Константину, принявшему христианство. Статую передвинули к папскому замку и буквально до времён Высокого Возрождения она оставалась там, почитаемая как христианская святыня. Когда же ошибка обнаружилась, философа-стоика Марка Аврелия установили на Капитолийской площади перед дворцом Сенаторов, что подчёркивало уже совершенно иные значения и коннотации.

Памятник Марку Аврелию, Рим. Копия. (Оригинал (161 – 180-е гг.) находится в Капитолийском музее в Риме). Фото: Борис Чухович

Подобные же подмены смыслов происходили и с памятниками Ленину или Марксу. Каждое поколение актуализировало в них собственные ценности и смыслы, зачастую отчужденные от реальных исторических фигур. Скажем, снесенный памятник Марксу в ташкентском сквере ассоциируется большинством горожан вовсе не с главами Капитала, а с оттепелью 1960-х и с ташкентским «мультикультурализмом» последних советских десятилетий, когда вокруг этого памятника вечерами собирались вышедшие на прогулку люди. Что же касается памятника Ленину в Киеве, с момента сноса прошло слишком мало времени. Мне кажется, после первого шока и скрытого периода память о нём так или иначе начнет возвращаться в активное пространство культуры. Проблема в том, кто и каким образом будет ее актуализировать.

— В своем исследовательском проекте Памятник Независимости вы пишете о памятниках, спроектированных и сооруженных властью. В случае с памятниками Ленину, это очевидно не памятники собственно Ленину, а памятники советской власти, сооруженные самой себе. В современной Украине они стали также ассоциироваться с советским типом власти — власти Януковича, Путина, Кремля — как противоположным европейскому. Отсюда, мне кажется, появляется ненависть к этим памятникам в украинском обществе — ведь по всей стране в процессах «лениновала» принимают участие не только правые радикалы и патриоты, но самые широкие слои населения. Приверженцы левой идеи, безусловно, довольно травмированы всем происходящим. В том числе потому, что для них как никого другого Ленин ценен как личность и деятель, без всякой ностальгии по советскому прошлому.

— Мне не очень понятно, зачем неортодоксальному левому движению ассоциировать себя с таким типом власти, который воплотился в канонических памятниках Ленину. Давайте взглянем на то, какой предстает в них советская власть. Подчеркивают ли они хоть в какой-то мере интернационализм, демократичность, социальный эгалитаризм и преодоление отчуждения между человеком, трудом и властью (т.е. всё то, что принципиально важно для современных левых)? Отнюдь – почти всегда это однотипный истукан диктатора-вождя сталинской эпохи: одиночная скульптура с указующим перстом. Она идеально вписана в сталинский канон, инкорпорировавший противопоставление демиурга-вождя покорным массам. В этом сверхчеловеке очень мало Маркса с его критичностью и трезвым взглядом на историю. Фактически речь идет о памятниках сталинизму, в которых воплотились родовые черты сталинской диктатуры.

Лично мне не довелось увидеть такой монумент Ленину, который как-то раскрывал сегодняшний эмансипационный потенциал левой идеи вообще и марксизма в частности. Наоборот, самый распространенный тип памятника, к которому мы привыкли, подчеркивал отсутствие какой-либо творческой свободы и инициативы внутри в советского общества: последнее должно было повиноваться повелительному жесту своего вождя. Показателен и институциональный аспект создания этих памятников – любая самодеятельность там была исключена, дозволенные типы памятников были канонизированы, и при этом проект памятника должен был быть утвержден во многих инстанциях. Все это сказывалось на художественной ценности монументов, среди которых очень мало действительно выдающихся произведений. Наиболее интересны, пожалуй, первые памятники, созданные в середине 1920-х годов, когда еще не сложился канон и были возможны проявления инициативы снизу. А вот однотипные грандиозные монументы, которые повсюду устанавливались в 60-е-70-е годы, лично у меня не вызывают ни симпатии, ни ностальгии.

— Этот аргумент — об отсутствии художественной ценности памятников Ленину — был одним из основных в дискуссии экспертной среды относительно последней тенденции к свержению этих самых памятников. Вопрос, безусловно, сложный и абсолютного экспертного мнения в нем быть не может. Но этот аргумент зачастую оказывался довольно весомым и переводил дискуссию из плоскости обсуждения вандализма как преступления против культурного наследия, к вопросам социальным и урбанистическим. Как вам показалось, состоялась ли профессиональная дискуссия в рамках симпозиума Память и Пространство и появились ли в её результате некие практические решения актуальной проблемы?

— Состоялся интересный разговор, во время которого были высказаны разные позиции. Мнение большинства квалифицированных специалистов сводилось к тому, что памятники необходимо сохранять. Не будучи инсайдером данного процесса, я стремился не давать рекомендаций. За тем, как происходил так называемый «ленинопад», я наблюдал по телевизору, находясь на другом континенте. Обращали на себя невротические формы, в которые облекалось снесение памятников, с нередким уродованием уже поверженной скульптуры и символическим надругательством над ней. В этом прочитывались симптомы коллективного невроза, требовавшего выплеска накопившегося в части общества напряжения. Было бы слишком поверхностным с моей стороны давать поспешные интерпретации этого невроза. Ограничусь общим замечанием: развитие культуры всегда было связанно с постепенным разрушением чего-то, что переставало восприниматься как ценность, и с замещением разрушенного новыми ценностями. При этом, как мне кажется, в любых ситуациях следовало бы стремиться отделить зёрна от плевел и сохранить неоспоримо ценные с художественной или исторической точки зрения памятники.

— Как пишет мой друг в Facebook, российский левый активист и антифашист Георгий Лосев, критикуя «ленинопад» в Украине, российские власти самостоятельно демонтируют памятники Ленину в России. В качестве примера Георгий упомянул бюст Ленина у Ленинградского вокзала в Москве, который исчез за одну ночь. Очевидно, российские власти работают на опережение – дабы предупредить низовые общественные инициативы, а главное, не допустить стихийных народных собраний.

Как вам кажется, насколько правомерна такая политика властей как в Узбекистане (власти которого оказалась наиболее дальнозоркими, демонтировав основные советские памятники сразу после распада СССР) и теперь России, когда памятники демонтируются односторонним решением сверху? Или более справедливой является ситуация, когда пусть и не всегда цивилизованным способом, но общественность самостоятельно принимает решение относительно судьбы памятника или любого другого сооружения в публичном, то есть ей принадлежащем пространстве?

— Как мне кажется, общественная инициатива — специфическая особенность Украины, предопределенная ее особым историческим путем. В Узбекистане, как и в целом в Средней Азии, я не помню ни единого случая, когда демонтаж памятника происходил по требованию «снизу». Решение всегда единолично принималось в высоких кабинетах, после чего памятники обносили зоной отчуждения и без лишнего шума снимались. Как правило, ночью, без нежелательных свидетелей. Были случаи, когда площадь, на которой они стояли, оцеплялась воинскими частями. Никто не консультировался с общественностью — просто поутру люди заставали пустое место. Более того, памятники, воздвигнутые в Узбекистане или Туркменистане уже после распада СССР, нередко снимаются в связи с метаморфозами новейшей политики — и опять по единоличному решению властей. Скажем, в Ашхабаде мы видим сегодня перемещение монументов Туркменбоши поодаль от самых значимых мест центра столицы: в стране новый президент, и его значимость не должны оттенять прыткие предшественники.

Что касается России, абсолютно не исключаю, что власти будут работать на опережение, самостоятельно инициируя снос советских памятников. И мы вновь убедимся, насколько важны добавленные символические значения этих монументов. В российских СМИ украинский «ленинопад» в основном представлялся как «антирусская акция». Снос же аналогичных памятников Ленину в самой России наверняка интерпретировался бы как изживание тоталитарного прошлого. Заранее понятен при этом инструментальный характер снесения памятников. Если в стране возникнет опасность массовых протестов в связи с резким ухудшением социальной ситуации, власть постарается переключить внимание общества на иные проблемы: пример этому был продемонстрирован в прошлом году, когда перед московскими выборами была вульгарно разыграна националистическая антимигрантская карта.

— В идеальной ситуации, кто и как, по-вашему, должен принимать решение относительно публичного пространства? И что надлежит делать с оставшимися постаментами – водружать на них новые памятники, как это происходило в Узбекистане? Или же, как в работах современных украинских художников, оставлять постаменты без памятников (Никита Кадан, Постамент, 2009-2011) или создавать некие пустые означающие, монументы без лица, давая возможность каждому гражданину или группе самостоятельно наделить его смыслом (Жанна Кадырова, Памятник новому памятнику, 2009)? К слову, харьковский художник Николай Ридный в своей работе Монумент (2011 год) критикует инициативу местных властей по сносу конструктивистских памятников, и в частности замену памятника Советской Украине безвкусным памятником Независимой Украине в ходе подготовки к футбольному чемпионату ЕВРО-2012.

 

— Мне известны названные вами произведения украинских художников. На самом деле, в ряде случаев оставшийся постамент можно интересно и остроумно использовать. Культура очень часто именно так и развивалась, водружая новые монументы на старые остова. Но многое зависит от того, кому поставлен тот или иной памятник. Если речь идет об исторических персонажах, участвовавших в преступлениях против народов, в геноциде – лучше убрать этот постамент с глаз долой.

Касательно принятия решений – естественно, необходимы консультации, интернет-голосования, социальные опросы на уровне района или города. Это может способствовать снятию напряжения. При демократической постановке вопроса у несогласного меньшинства будет меньше желания сносить неугодный памятник, поскольку оно наряду со всем обществом принимало участие в принятии коллективного решения.