Художник Роман Минин — уроженец Донбасса, который уже очень давно живёт в Харькове, но продолжает работать с культурными кодами своего родного региона. Наиболее известное его произведение План побега из Донецкой области — графическая работа, карта ментальности Донбасса, напоминающая сплетение декоративного узора из мистической символики. Эта работа, экспонируемая во многих странах Европы, открыла Минину мир. После чего он ещё больше утвердился в мысли, что работать хочет в близких и понятных ему краях.
Ася Баздырева Роман, насколько мне известно, ты длительное время был за рубежом. Откуда ты приехал и где путешествовал?
Роман Минин Месяц путешествовал по Италии, потом был в Хельсинки, где занимался стрит-артом, затем поехал в Норвегию, а в последнее время побывал в Словении. Словенское консульство выбрало троих человек, которые должны были ездить по стране, после чего представить свои впечатления посредством художественных работ на специально организованной выставке. Идея культуры, как международного языка общения, мне очень близка: когда передача информации проходит не в языковой форме, а посредством чувств.
Это одна из главных задач искусства и моя лично, так как трансмонументализм, которым я занимаюсь, работает в том же направлении. Его задача — погрузить человека в транс, находясь в котором он сначала чувствует, а затем — понимает. Информация воспринимается совершенно по-другому, когда есть возможность пропустить ее через себя.
— А что ты вкладываешь в понятие трансмонументализм?
В первую очередь, нужно отметить, что монументализм в моём случае не обязательно подразумевает большие физические размеры работы: она может быть открыта на планшете и даже в таком формате сохранять мой посыл. Это законченное, самодостаточное высказывание в графической форме, не привязанное к месту и пространству. В отличие от монументального оформления, которое отталкивается от архитектуры и среды, в которой находится. Я не жду, пока у меня появится стена, на которой можно сделать сложную многофигурную композицию.
Монументальный язык, к которому я обращаюсь, позволяет мне изображать архетипы, достойные пройти сквозь века. Их поиск, удаление лишнего и максимальная обработка позволяют выкристаллизовать визуальный образ, заслуживающий быть архетипом. Это задача монументального искусства.
Трансмонументализмом я для себя называю способ, в который работаю над передачей культурных архетипов. Я еще не до конца могу сформулировать его критерии, но интуитивно понимаю, что я на правильном пути.
— То есть правила монументального искусства ты привносишь в графику?
— Да, но ещё важно, что при просмотре эта графика должна максимально погружать зрителя в себя. К примеру, мои будущие витражи, можно усовершенствовать анимированной подсветкой. Это позволит сделать работу более живой и продлит то состояние транса, в котором будет находиться человек, рассматривая ее. А воздействие музыки и визуализации усилят эти переживания. Произведение искусства не только воздействует визуально, но также через звук. Оно позволяет также сконструировать, смоделировать желаемое состояние. Все это я делаю для зрителя, мне важно донести свой багаж до него. Сейчас мы плотно сотрудничаем с музыкантом–эксперименталистом Юрой Штайдой из Харькова. Он создает музыкальный образ для моих произведений.
— В твоих работах всегда был важен коммуникативный аспект. Например, Плана побега из Донецкой области — результат бесед с жителями Донбасса об их будущем. Сейчас, когда ситуация на Востоке Украины сильно изменилась, о чем тебе интересно говорить со зрителем?
— План побега из Донецкой области — это предчувствие, что что-то должно произойти. В 2011 году мы активно работали с детьми и практика совместного творчества подсказала необходимость отобразить их мечты. Оказалось, что 99% детей мечтают уехать из Донецкой области. Я понимаю, что эта мечта скорее заимствована от родителей, но всё же они её произносят и к ней будут естественным образом стремиться. Они даже не задумываются о том, куда уехать и что там их ждет, кем они станут, главное — не оставаться в Донецке.
— Как думаешь, почему?
— Ещё с момента распада СССР этот регион искусственным образом делается зоной отчуждения. Мне кажется, это было запланированое «развитие», которое наверняка было спланировано, ведь двадцать лет — это как раз то время, когда поколение, вырастает в свободной стране и способно выйти на Майдан с оружием. Хотя могли бы и подождать лет сорок. Сорок — сакральное число, время, за которое перерождается поколение. Не зря Моисей водил людей по пустыне столько лет. Поэтому, я думаю, что через сорок лет войны могло бы не быть. А сейчас, спустя двадцать лет, поколения смешались и возникли раскол и вражда. Теми, кто инициировал войну, был выбран правильный срок для наиболее вероятного вооруженного конфликта.
— Как по-твоему, что теперь ждет тех людей, которые, желая того или нет, были вынуждены быстро придумать план побега и покинуть Донбасс?
— Всё к лучшему. Люди смогли сделать выбор и переосмыслить свою жизнь. А выбор, пусть даже добровольно-принудительный — это самое важное и трудное в жизни человека. Многих людей война объединила, произошла верификация данных, перетасовка людей. Центр Украины стал более сплоченным. В Киев перехали все пассионарии Донецка — люди, которые могли и хотели поднять свой регион и сделать его лучше. Теперь они постепенно направляют свою деятельность на столицу, от чего Киев очень выигрывает.
Не знаю, что переживают все те, кто остался в Донецке, но уверен, что они надеются на лучшее и ждут наступления мирного времени. Никто не знает, чем закончится сегодняшний конфликт, похожий на столкновение двух мировоззрений, двух цивилизаций. Но все этого ждут.
— Не стоит забывать о людях, которые в силу своей донбасской прописки подвержгаются социальным репрессиям. Многие из них не могут устроиться даже Харькове…
— Лично я опасаюсь ходить по улицам Харькова, когда вокруг такое количество милиции. Она останавливает людей, проверяет паспорта. Есть версия, что за информацию о донецких беженцах, преимущественно мужчинах, даже дают деньги: их выискивают, ловят, чтобы потом отправить либо в армию, либо приговорить к трудовой повинности. А поскольку у меня осталась донецкая прописка, то хожу и волнуюсь, как бы не попасться какому-нибудь «хорошему» человеку. Законы-то у нас могут быть любые — этим мы и отличаемся от европейцев. Их и наши чиновники — абсолютно разные люди.
В Харькове милиция немного покультурней, чем в Донецке, но, особо не отличается. И если есть законы, хоть как-то раскрепощающие их действия, особенно в военное время, они становятся еще более агрессивными и жадными. Это очень настораживает, и в Харькове ситуация сейчас очень тревожная, как по мне.
— Ты чувствуешь себя беженцем?
— Нет, поскольку в Харьков я переехал ещё в юношестве и он для меня уже как родной. Но я встречаюсь с беженцами. Наблюдаю, что именно сейчас в городе появилось то, чего раньше не было: например, сквоты. С другой стороны, усилились бандитизм и преступность; многие выпрашивают деньги, называясь беженцами. Поскольку Харьков находится близко к зоне АТО, он испытывает на себе все плюсы и минусы этого положения.
— В Харькове действительно сейчас большой приток людей и множество волонтерских инициатив для помощи беженцам. Есть ли у тебя какие-то идеи работ, связанных именно с этой ситуацией? Я слышала, что ты вообще думаешь уехать в Донецк?
— Думаю, что как только подвернётся удачный момент, я бы хотел вернуться в Донецкую область с миссионерской целью. Я чувствую в себе потребность вернуться и по-настоящему что-то изменить посредством работы с детьми. Дети, как это ни банально — наше будущее и создавать с ними искусство, например, совместную роспись стен, это культурная инвестиция. Когда ребенок растет и видит стену, которую он расписал, допустим, пять или десять лет назад, когда помнит, что сделал работу он — это психологически очень важно.
Я хочу работать там, где будет потребность восстанавливать среду. К сожалению, может случиться, что восстанавливать там будет уже нечего. Но в лучшем случае, нужно стремиться туда ехать и работать с молодежью. Мне хотелось бы знакомить детей с тем, что делают другие художники в разных странах мира — чтобы их мечта уехать из Донецкой области была хотя бы как-то оправдана: будь то лучшие условия ли возможность узнать что-то новое и с этим вернуться обратно. Показать, как и что можно сделать и у нас. Это, конечно, задача посложней, поамбициозней, но, тем не менее, когда мы будем начинать с чистого листа, в этом будет больше мотивации и азарта. Пока я исполнен оптимизма, уверенности в том, что всё будет классно. Уже представляю, что и как мы будем делать, с новой страницы. Может, я в чем-то слишком оптимистичен, наивен, но почему бы нет? Не вижу причин, способных помешать моим идеям.
— Может стоит начать работу сейчас: для детей-беженцев или взрослых-беженцев? Многим из них нужна такого рода терапия, адаптация и мотивация, чтобы себя не потерять.
— Это правильная идея. Было бы интересно сделать, допустим, те же росписи стен: так люди смогли бы привнести свой вклад в то место, куда приехали. В данный момент это важно и нужно сделать. Я только за.
— Можно ли сказать, что ты пытаешься донести пресловутый «голос Донбасса»?
— Не столько «голос Донбасса», сколько его культурные коды. Жизнь научила отвечать и говорить только за себя, но, понимая это, я ещё дерзаю стремиться делать «за всех». Я хочу делать это не просто экспрессивно и ярко, а величаво, красиво, в чём-то торжественно и с элементами глубокого, а, следовательно, сакрального. Передать глубину, которая не только создается энергией Донбасса, а сквозит сквозь время и пространство. Каждое место по-своему воспитывает людей, наполняет растения этой земли своими минералами. Так же и жизнь людей, родившихся в определенном месте. Они растут с определенными душевными минералами, которые отличаются от прочих. Словами этого особенно не опишешь. Не описать и этот срез культуры, чего-то таинственного, сакрального. Модель внутреннего устройства человека с его культурными кодами – вот что мне интересно передать.
Особенно удачно это получается в технике освещенных витражей. Ведь и сама техника достаточно сакральна. На ее родине, в Византии, ею украшались церкви и храмы. Хочешь-не хочешь, но на подсознании она действует так, как я этого хочу, как я это чувствую, понимаю, передаю.
Мне интересно находить коды и ключи, зная и передавая которые мы можем по-настоящему обмениваться информацией и понимать друг друга лучше, чем просто на словах. Слова, как показывает практика, в поседнее время превратились в речевки, кричалки, заимствованные из СМИ. Я уже почти никому не доверяю. Когда общаешься с людьми, понимаешь, когда они говорят не своими словами не свои мысли. Тем, кто управляет социумом не нужно, чтобы люди думали своей головой. Поэтому я и хочу добраться до сути и передать ее с художественных образов.
Нужно суметь дойти до осознания разницы друг между другом, до понимания безконфликтности этой разницы. Ведь она не больше, чем между растениями с вершины Альп и донецких степей. Как эти растения могут воевать одно с другим? Да, они, конечно, могут не ужиться на одной земле, но, тем не менее, будут расти в мире как разные проявления природы. Мы все, как явление природы, являемся носителями естественных способностей и свойств. Наши психологические свойства легко понять, вычислить, и не стоит из-за этого друг друга уничтожать. Все в природе – для созидания, а не войн, подобных этой. Эту мысль я и собираюсь развивать, продолжать над ней работать.
