Снимки, сделанные документалистом Валерием Милосердовым на смене эпох и сломе цивилизаций, с самого начала были обречены стать пророческими. Прощание с прошлым оказалось болезненным и неокончательным, поэтому нам вновь пришлось его пережить. Кадры Августовского путча в Москве, демонстрации в Вильнюсе, раскопки жертв НКВД и серия о Донбассе яркими вспышками теперь дополняют архетипы нового времени, положенные в основу современной протестной мифологии: баррикады, коктейли Молотова, поваленные монументы, порванные паспорта и пробуждённая пассионарность простых граждан — всё это стало для нас приметами времени.
Работы Милосердова чрезвычайно сильные, эмоциональные и гуманистические. Но сегодня смотреть на них очень больно, ведь они должны были быть уроком, а стали напоминанием. Сделать выбор и нести за него ответственность — эта тема лейтмотивом проходит через всю хронологию работ фотографа. Присутствуя на тяжелых родах независимой Украины и других государств, ему этот выбор прежде всего нужно было сделать самому. В качестве фотокорреспондента Известий Милосердов документировал события августовского путча, рискуя собственной жизнью и не боясь под материалами оставлять свою фамилию. А спустя четырнадцать лет узнал, что ещё в 1993 году указом президента Ельцина был награжден медалью Защитника свободной России. Сегодня это звучит иронично. Валерия награждали вместе с Андреем Макаревичем и Сергеем Шойгу. Какое странное время, не правда ли?
Валерий Милосердов. Фото: Антон Иванов
Антон Иванов: Валерий, давайте начнем с Августовского путча в 1991 году: как вы оказались в Москве в правильный момент?
Валерий Милосердов: Мне повезло получить командировку. В то время я жил в Киеве, был специальным корреспондентом Известий по Украине и, конечно же, постоянно находился в разъездах.
Во время путча в Москве я уже чётко для себя понимал, с кем я. В понедельник 19-го всё как положено: Лебединое Озеро, заявление, Известия, выгнав главного редактора, остались в пятерке газет, которые служили идеологической основой для путча. Это все происходило при мне на планерке. Тогда Советский Союз для меня закончился.
Утром того дня я шёл и снимал, как люди выходят на улицы, видят БТРы и не могут понять, что вообще происходит. Вот на Новом Арбате человек останавливает Боевую Машину Десанта, вот баррикады, вот сожжённые автобусы, вот Ельцин выступает, а вот люди, которые собирались стоять насмерть. К ребятам пришли девушки — очень важен был этот контакт, чтобы в ГКЧП понимали, кого собираются убивать.
— Сегодня подобные сцены повторяются вновь…
— Да, но тогда было чувство, что точка невозврата уже пройдена и мы прощаемся с настолько прогнившим прошлым, что вот-вот начнётся что-то новое. Будет сложно, будут проблемы, но это будет уже движение куда-то вперед.
— Расскажите о Вильнюсе: как ситуация выглядела там?
— Люди вышли против Советского Союза. Они в марте 1990 года приняли декларацию о независимости, которую власть пыталась как бы не заметить. Я дружил с литовцами, когда учился в Москве и я прекрасно знал их настроения. Однажды ко мне приезжал мой друг Мариос Гедрис из Каунаса: привёз какие-то угощения, показывает книгу о Каунасе, где на одной из фотографии на башне висит красный флаг. Ну мы выпили и он говорит: «Тут ещё висит ваш флаг, а наш флаг — другой». Не было у них принятия коммунистического строя. Когда я был в Вильнюсе во время всех событий, Мариус звонил мне из Каунаса и спрашивал, почему русские танки ездят по их земле.
Он уже знал о моей позиции, о поддержке демократических сил, и я ему отвечал, что танки эти советские, а я себя не ассоциирую с Советским Союзом. Ведь когда ты идешь по Вильнюсу и видишь советские танки, под которые ложатся литовцы — твои друзья — ответ на вопрос «с кем ты?» становится очевиден.
— А с кем из фотокорреспондентов вы пересекались в Вильнюсе?
— Там я познакомился с Сашей Земляниченко и Георгием Пинхасовым. Георгий тогда еще был кудрявым и передавал слайды в Париж при помощи какого-то интересного аппарата. Мы проявлялись там в одном агентстве и все вместе постоянно спорили, чьи фотографии лучше. Было много фотографов-поляков, много из Западной Европы. Вешали фотки на кафель и спорили. Как-то, повесили сушиться мой снимок и снимок литовского фотографа, а Пинхасов подходит и так шёпотом говорит мне на ухо: «У тебя лучше».
— Я видел у вас снимок Дмитрия Корчинского, бросающего коктейль Молотова. Очень любопытно, где это было снято?
— В ноябре 1991 года я был в тренировочном лагере УНА-УНСО под Киевом, где я и сделал эту фотографию Корчинского. Я тогда впервые столкнулся с националистическим мировоззрением, видел как накачивают людей соответствующей идеологией — она была очень мощная. Там были и коктейли Молотова, и драки стенка на стенку, и много чего другого.
— Многие кадры кажутся пророческими…
— Да, вот ещё пример: я был во Львове в конце 1990 года, когда они одни из первых снесли Ленина.
У меня есть одна серия, которую я хочу, наконец, выставить, но в то же время — боюсь это делать. 1990 год, сентябрь, Дрогобыч, Педагогический институт им.Ивана Франко (там, кстати, потом и Ярош учился). Я был в командировке и со мной был Степан Петрович Троян — он объездил всю страну и на старости лет вернулся собкором Известий в свой родной Львов.
Он предложил съездить в Дрогобыч и рассказал мне о воспоминаниях из детства. Когда в 1939 году шли советские войска, их встречали цветами: потому что, во-первых, это пришли братья по вере, а во-вторых — славяне. Но когда они буквально на следующий день начали убивать местных жителей — их возненавидели. Вот тогда и пошло мощное Бандеровское движение.
Увиденное на раскопках было просто квинтэссенцией советской власти. При СССР во дворе пединститута, в саду, было запрещено проводить любые земляные работы. Но как только Союз рухнул, Черновол стал председателем Львовского областного совета и решили там провести раскопки. Это было чудовищно: большие рвы с костями и черепами. НКВД-шники забирали жителей Дрогобыча, расстреливали их ночью и сбрасывали в яму.
Меня поразило, что пришли люди, чьи родственники исчезли тогда, и они понимали, что те закопаны именно там.
Но что было особенно интересно и поразительно для меня, и над чем долго думал: во время раскопок я увидел странную серую массу рядом с костями. Я спросил, что это такое, и мне сказали, что это мозги в извести. У меня это совершенно не укладывалось в голове. Я задавал себе вопрос зачем?! Мало того, что они решили убить этих людей, так они еще и разбивали им череп, доставали мозги и клали в известь. Вот на этой фотографии даже видны черепа с дырками от пуль и вот даже есть с проломленными черепами.
Я долго думал и понял, что это такая иллюстрация советский идеологии — ты должен правильно думать, это было самое главное. Если ты неправильно думаешь, мы тебя направим. А если ты не хочешь — мы тебя убьем: в психушке, в лагере или на месте. Вот такое овеществление советского строя: неправильные мозги уничтоженные известью! То есть, эти же палачи, они же делали это для себя: убивали людей, разбивали им головы, доставали мозги и бросали их в известь. Это запредельно, просто сектантские процедуры, целый ритуал уничтожения чужих мозгов, чужих мыслей. Абсолютное безумие. И я после этого особенно хорошо понимаю Западную Украину.
— Расскажите о выставке Год последний — год первый, которую вы организовали вместе с куратором Константином Дорошенко.
— Выставка была посвящена разлому эпох, переходу от одного состояния истории к другому. Я случайно откопал в интернете заметку о том, что Ельцин наградил меня медалью «Защитника свободной России». Сейчас это звучит иронично, но меня еще в 1993 году, оказывается, скопом наградили вместе со всей редакцией Известий — всех, кто оставил свои имена под материалами. Я искал какую-то старую публикацию, а наткнулся на указ Президента России Ельцина о вручении медали. Её я получил в 2009 году и под этим предлогом Костя Дорошенко договорился о выставке в Российском культурном центре. Узнав о медали, из посольства дали разнарядку сделать выставку, даже её не посмотрев. В общем, мы повесили эти нанизанные паспорта и через какое-то время их демонтировали. Костя поехал разбираться, был скандал, выставку опять повесили, затем — сняли и, в итоге, замяли по-тихому. Это была выставка про последний год СССР и первый год независимой страны.
— Пытались ли вы работать с зарубежными агентствами?
— У меня была выставка «Рулетка жизни» в Женеве, в 1997 году. Там руководитель культурного центра посмотрел выставку и сказал, что мне нужно заниматься фотографией на её родине — в Париже. Что у него есть друг, директор агентства VU, и, мол, можно ехать и договариваться о сотрудничестве. Но я был полностью завязан на жизни в Украине, плюс были маленькие дети и старые родители. Вот на этом всё с Парижем и закончилось.
— Признаться, серия о Донбассе 90-х для меня стала интереснейшим открытием, ведь на просторах интернета ее найти практически невозможно. После начала трагических событий на Востоке страны, эти фотографии теперь считываются уже в другом контексте. Что привело вас тогда на Донбасс?
— Эта серия называется Брошенные люди и была снята в период с 1994 по 1999 год. В 1994 году я работал фотокорреспондентом в газете Киевские Ведомости и как-то я задумался о том, что у нас в стране есть интересный регион, который делает политическую погоду, что там живёт много людей, но он, тем не менее, кажется закрытым для нашей страны. Тем более, что по советским временам я знал, что шахтеры были привилегированным классом: всё там было очень хорошо, Донецк в розах и шахтёры более-менее при деньгах. Но, развалился Светский Союз и уже имели место совершенно другие процессы, и к шахтерам стали относится по-другому.
Да и в принципе, шахтерские места по миру очень интересные. Возьмите, к примеру, проблемы шахтёров Германии, шахтёров Англии с Маргарет Тетчер и проблемы Шахтеров ЮАР: по всему миру присутствует напряжение и для фотографа они очень интересны. Тем более, что рабочая жизнь шахтеров, как я потом узнал, построена по военному принципу: в советские время у них даже была своя униформа. Я вышел на коллег, для того, что бы организовать поездку на Донбасс. Мне помогли с координацией, выбором места, договорённостями и тогда я впервые поехал туда.
— Вы помните первый снимок в этой поездке?
— Этот снимок у меня сразу начал ассоциироваться с Припятью.
— Я был в Припяти: там очень жутко и нет места для человека.
— Да, вроде бы и люди живут, но, выйдя вечером в город, видишь просто выжженную землю. Что бы сделать снимок, я поднялся на верхние этажи НИИ и увидел этот индустриальный пейзаж: трубы, дым, старые дома, чернота и совершенно нет людей. Я долго ждал когда кто-то появится, а как только появилась фигура человека, — сразу нажал на спуск камеры. Стало жутко от того, как этот советский человек попал в другое измерение, в другой мир. И это произошло так резко, что этот человек не успел приспособиться к новому миру.
Есть интересный факт, о котором никто не вспоминает: в день принятия акта о независимости Украины, первая поездка Кравчука состоялась именно в Донецк. По той причине, что там было мощное стачечное движение — одно из самых сильных в Советском Союзе. Он искал там поддержку местного населения, то есть, в случае агрессии Москвы в Киев, донецкие шахтёры должны были подняться. Вот так наше государство начиналось: с акта независимости и просьбы к донецким шахтерам о поддержке.
— Интересно, уже тогда Донбасс был местом для политических манипуляций.
— Мне стало интересно посмотреть, что произошло с регионом спустя несколько лет после распада СССР, как живут там люди. Я поехал туда в конце ноября 1994 года. Тогда я снимал в двух местах: Донецке и Горловке. В Донецке я снимал городские сцены, а в Горловке мне помогли организовать спуск в шахту. Это была шахта №2 им. Ленина. Я понимал, что нужно будет пройти определенную проверку, что бы установить контакт с этими людьми. Когда мы спустились, как сейчас помню, на горизонт 1180 метров с бригадой обычных сплоченных работяг, грязных и весёлых, я был для них абсолютно чужим человеком с камерой, вторгающимся в их достаточно тесный и тёмный мир. Рядом со мной стояла сцепка из двух вагонеток и я, когда перелазил через нее, услышал громкое «Давай!». Надо мной открылась заслонка из которой посыпалась тонны угольной пыли. Её было очень много. Я успел только прикрыть камеру рукой. Когда я вылез из этой сцепки и горы пыли, увидел перед собой этих работяг, которые откровенно с меня смеются. Вот такая проверка: пойду ли жаловаться или поднимать скандал. Но я протер глаза от пыли и начал вместе с ними смеяться. Это была самая правильная реакция в тот момент. Они помогли мне отряхнуться от пыли, дали, чем вытереть лицо и с тех пор мне можно было снимать всё, что я хотел. Дальше установился очень близкий контакт со всеми, кого я снимал.
Кстати, один факт меня потряс. Смертность среди шахтеров была очень высокой: на один миллион тон угля приходилось четыре человеческие жизни. Это невероятно жуткая статистика и слишком высокая цена. Вот на фотографии показаны шахтерские похороны. Эти шахтеры каждый день проезжают на работу мимо кладбища, на котором их же и хоронят. Это такое жуткое напоминание и, безусловно, накладывает отпечаток на этих людей.
— Вы тогда снимали для прессы?
— По итогам этих съёмок у меня было в Киеве три публикации. Я получил свои премии и понял, что для газеты тема надолго закрыта и у меня не будет возможности вернуться туда надолго снова.
Спустя пару месяцев мой хороший друг Виктор Марущенко узнал, что в Швейцарии, в маленьком городке Веве (там находится самая старая в Европе фотошкола) проводится крупный международный фотоконкурс. Как раз в 1995 году они праздновали 50-летие фотошколы. Долгосрочными фотопроектами я интересовался ещё во время учёбы в Москве на журфаке. Я на этом специализировался и мы с одним моим преподавателем могли по полгода снимать. Конкурс в Веве был посвящен именно таким проектам. Для жюри и комитета конкурса было важно, чтобы представленный проект мог дальше развиваться. У них такой системный подход к фотографии, чего так мало у нас.
Мы вместе с Виктором Марущенко и Борисом Михайловым (он тогда представил совместный с Сергеем Братковым проект Если бы я был немцем) подавали проекты и карта так легла, что наиболее интересной оказалась именно моя тема. Я отправил заявку и забыл о ней.
Через пару месяцев приходит письмо, где сообщается, что я получил специальный приз жюри, меня приглашают в Швейцарию и оплачивают пребывание там. Я, конечно же, поехал и попал в другой мир. Я тогда был второй раз за рубежом и получил сильный шок на визуальном и бытовом уровнях.
Я попал в удивительную фотографическую среду, где абсолютно другое отношение к фотографу, как к самодостаточному художнику, а не просто к тому, кто обслуживает информационный запрос. Это поднимает автора на другой уровень в его же собственных глазах.
Там был достаточно хороший приз от Nikon: 10 тысяч франков на фотоаппаратуру. Мне дали прайс — выбирай, что хочешь. Я выбрал на 11. Потом была беседа с представителем компании Nikon о дальнейшем развитии проекта и я сказал, что у меня просто недостаточно денег для длительной поездки на Донбасс. Тот выдал еще 2 тысячи франков наличными, что бы я смог продолжить проект. Я вернулся в Украину окрыленный. Мы заключили контракт, что в течении двух лет я должен завершить работу над проектом и подать им в трех экземплярах отпечатки проекта. Я выслал около сорока отпечатков в трех экземплярах, которые попали в запасники музея фотоаппаратов.
После этого я по инерции продолжал возвращаться на Донбасс при каждой удобной возможности. Я чувствовал незавершенность проекта и это подогревало мой постоянный интерес к нему.
В 2000 году фундация Веве пригласила меня, как одного из победителей, принять участие в фестивале. В галерее Masion Visinand в Центре Культуры города Монтрe, славившегося своим джазовым фестивалем, в моем распоряжении было три зала.
Я долго думал, какой снимок поставить в конце экспозиции. В итоге решил поставить снимок с шахтерами: молодыми мужиками, которые стоят в ожидании чего-то, в состоянии неопределенности.
— Почему в богатой Швейцарии тема Донбасса вызвала такой интерес?
— Стены пали и им стало интересно, кто эти люди, кто эти новые соседи и чего от них можно ждать. Им было необходимо познакомиться с ними. В данном случае — с помощью фотографии. Я был удивлен, как легко они считывают изображение, насколько они визуально грамотные люди. Вот ты закладываешь в свои работы какой-то второй план — и они его прочитывают.
Потом мне показалось, что проект своё отработал и он залёг на полку. Появились хорошие проекты о Донбассе Саши Чекменева и серия Виктора Марущенко Донбас – Країна Мрій, представившая Украину на Биеннале в Сан Паулу 2004 в году.
Сейчас я смотрю на эти снимки по-другому и понимаю. В шахтёрских городах вся инфраструктура была построена вокруг шахт: если шахта закрывается — жизнь вокруг останавливается. Не существовало никаких государственных программ поддержки этих людей и они выживали как могли. Отсюда, собственно, и название проекта Брошенные люди. Естественно, что такое многолетнее игнорирование не могло не привести к чудовищным последствиям рано или поздно. Хотя того, что происходит сейчас, я себе представить никак не мог.
Валерий Милосердов. Фото: Антон Иванов по заказу IZIN, Киев, 2014
Все фотографии любезно предоставлены Валерием Милосердовым, любое повторное использование должно быть согласовано с автором.